Глава 7. КРИПТИДЫ, ИЛИ МОЯ ТРЕТЬЯ ТАЙНА

Статья в “Природе” не давала мне покоя весь 1989 год. Хотелось как можно быстрее получить практический совет от людей, бывавших в Центральной Азии и, возможно, сталкивающихся с подобными необычными явлениями. Однако идти сразу к профессиональным зоологам было, по моим представлениям, в ту пору еще преждевременно, поскольку отсутствовал сам предмет разговора – зоологический вид, а обсуждение того, чего еще никто не видел (и более того, мало кто в это верил), могло бы вызвать лишь недоумение или даже насмешку. Да и специалистов по животному миру Монголии среди моих знакомых не было, а личные впечатления о природе Азии ограничивались лишь кратким периодом работы в Узбекистане. И все же нужные люди вскоре нашлись. Связаться с ними помог один из моих старых московских друзей. Начинать нужно было с Дарвиновского музея, в стенах которого проходил постоянный семинар по проблеме реликтовых гоминоидов, основанный известным натуралистом П.П. Смолиным, и носивший после смерти Петра Петровича его имя.

Двадцатого декабря 1990 года я впервые посетил заседание этого семинара в небольшом полуподвальном помещении редакции газеты “Зов” во Втором Неопалимовском переулке. Семинар запомнился большим числом участников, съехавшихся из Ленинграда, Перми, Украины и других мест. Заседание открыла основатель и почетный президент Российского объединения криптозоологии Мария-Жанна Кофман, которая с большим вдохновением говорила о перспективах исследований загадок животного мира, новых поисковых экспедициях в “перестроечную” эпоху. Мария-Жанна, или, как мы все ее называли, Жанна Иосифовна – удивительная женщина с непростой судьбой, посвятившая полвека изучению феномена “снежного человека” в Советском Союзе.

Смолинские семинары позволили мне значительно расширить представления о многих необычных природных явлениях и получать самые свежие новости о зоологических загадках со всего мира. Среди них было немало и “озерных объектов”, включая всемирно известную Несси, призрачных обитателей североамериканского озера Шамплейн (Champlain) и якутского озера Лабынкыр, монстра “Мокеле-мбембе” из конголезского озера Телле и других им подобных. Вскоре и мне удалось поделиться своими соображениями по поводу монгольского феномена в кругу новых друзей. Моим наставником и проводником в этот мир стал замечательный человек, бессменный руководитель семинара Дмитрий Юрьевич Баянов, всемерно помогавший мне добрым советом и делом, настраивая на продолжение поисков. Возникшее первоначально стремление сохранить все в тайне стало все больше перерастать в желание поделиться своими мыслями с окружающими. Вначале казалось, что стоит только сообщить о столь интересном явлении, как сразу же вокруг озерного обитателя начнется нездоровый ажиотаж, подобный синдрому Несси, и масса желающих со всего мира наперегонки устремится на берега озера для поимки монстра. Однако это было глубоким заблуждением. Монголия – это не Шотландия. Ничего подобного не произошло ни после первых выступлений и публикаций, ни спустя много лет… Наоборот, становилось все очевиднее, что чем больше людей знает и понимает смысл изложенного, тем быстрее удастся найти путь к решению этой загадки. Так или иначе, все неспокойные 1990-е годы стали годами ожиданий и несбывшихся надежд, но знания, полученные от общения с моими друзьями, позволили создать на основе голой абстрактной идеи последовательный план действий к разрешению тайны озера.

Итак, настало время дать пояснения, почему загадка монгольского озера была отнесена к так называемым криптидам?

Во-первых, отсутствовали прямые доказательства обитания в озере каких-либо крупных животных, с которыми можно увязать происхождение необычных следов. Однако совокупность косвенных данных могла свидетельствовать именно об их животном происхождении, поскольку другие гипотезы менее достоверно объясняли их природу. Все это и подразумевает криптид – труднообъяснимое с современных научных позиций необычное природное явление, возможно, имеющее под собой зоологическую основу.

Налицо пограничная ситуация, когда о реальном существовании нового для науки вида говорить еще рано, но предположение о его существовании нельзя не принимать во внимание. Такие ситуации нередко предшествуют научному описанию вида и, как правило, непродолжительны, т.е. длятся до тех пор, пока в руки исследователей не попадет живой или мертвый экземпляр животного или части его тела (кости, шкуры и проч.), по которым можно классифицировать вид согласно международной номенклатуре, и присвоить ему латинское название.

При помощи собранных данных можно будет подтвердить существование нового вида животных или, наоборот, доказать обратное, обнаружив фиктивность, недостоверность версии, принадлежность феномена не к предполагаемому, а к уже известному таксону или вообще к проявлениям сил костной природы или деятельности человека. Во всяком случае, составлением подобного “досье” нужно заниматься специально, кропотливо применяя специальные методики и приемы, широко привлекая данные из разных научных дисциплин.

“Безусловно, что изучение редких видов животных, - как писал крупнейший ученый в этой области, профессор В.Е. Флинт, - принципиально отличается от стандартного фундаментального изучения биологии обычных зоологических видов, … становится очевидным, что изучение редких видов составляет совершенно самостоятельную отрасль зоологии, характеризующуюся собственным объектом изучения, собственными подходами, задачами и методами, вполне заслуживающую и терминологического обоснования”. Изучение редких, а тем более еще неизвестных, предположительно существующих животных – трудное, часто неблагодарное занятие. “Нужно помнить, что попутный сбор материала по редким видам невозможен или, по крайней мере, неэффективен. Нужно быть готовым и к тому, что истинно ценная и новая научная информация может оказаться мизерной даже после упорных исследований” .

Большую проблему представляет “отсев” нужных фактов в огромном океане информационного шума, искаженных, преувеличенных, придуманных историй, обрушивающихся на любого исследователя криптидов. Немалую сложность представляет и преодоление стойкого стереотипа: “здесь никого не может быть, потому что другие ничего не нашли” и мнений авторитетных коллег, заранее отвергающих все, кроме отрицательных, результаты работы. При этом годы поисков и колоссальных затрат сил и средств могут привести к весьма скромным результатам, но в том и заключается их истинная научная ценность, поскольку они с каждым разом помогают открывать все более сложные, “проблемные” виды животных.

Как известно, несмотря на всю свою парадоксальность, открытия крупных животных случались не раз на протяжении всего ХХ века. Не хочу в очередной раз повторять классические примеры с горной гориллой, лесным жирафом-окапи, комодским вараном, древней рыбой – латимерией и многими другими видами. Чего только стоит открытие в 1992 г. крупной (массой около 100 кг!) антилопы псевдоорикса (Pseudorys nghetinhensis) в горах Вьетнама! Примечательно, что в этом случае, как и в ряде других, более ранних, относящихся к открытиям крупных представителей фауны, сначала в руки ученых попало не само животное, а его рога, черепа и шкуры, доставленные местными охотниками, которые, конечно же, давно и хорошо знали эту антилопу. “Неизвестное” животное - это, как правило, животное, хорошо знакомое сотням, тысячам людей, порой целым народам, но неведомое ученым. Следовало бы, впрочем, уточнить: европейским ученым”, - отмечает М.-Ж. Кофман. Это еще раз доказывает, насколько ценна информация, полученная от коренного населения, нередко облаченная в мистическую форму, но имеющая под собой определенную реальную основу. Ореол таинственности, легенд и сказаний почти наверняка окутывает каждый криптид. Люди с этим в конце концов свыкаются и перестают верить в их реальное происхождение. Положение часто усугубляется широким и вольным толкованием различных слухов и домыслов в прессе и на телевидении, что еще больше затрудняет сбор и без того скудной информации от очевидцев. Важно суметь отделить факты от сказочной ауры и попытаться использовать их в дальнейших поисках.

В 1955 году во Франции выходит в свет двухтомный труд зоолога Бернара Эйвельманса “По следам неведомых животных”, содержащий обширный материал о неизвестных науке представителях фауны, которые официально не описаны и не признаны из-за отсутствия или недостаточности образцов в научных коллекциях, но по которым есть свидетельские или косвенные доказательства. “Скрытность” этих животных и заключается в том, что, будучи достаточно крупными (соизмеримыми или превышающими размеры человека), они по ряду причин долго остаются неизвестными для науки. Открытие таких видов происходит, как правило, “неожиданно”, с весомой долей сенсационности.

В любом случае, криптозоология, как подчеркивает Б. Эйвельманс, не тайная или оккультная наука, какой некоторые пытаются ее представить, а наука о крайне редких, исчезающих видах животных, которых еще предстоит изучить. Она способствует более полной инвентаризации современной фауны и направлена на сохранение видов, которым угрожает гибель еще до того, как их официально откроют.

Часто такие животные представляют собой реликты, “живые ископаемые”, заметно отличающиеся по своему облику и строению от других представителей современной фауны, доживших до наших дней в локальных, ограниченных районах планеты.

Другую категорию составляют виды, бывшие в историческое время достаточно обычными, но вытесненные или истребленные человеком и считающиеся уже вымершими. Поиск их чудом уцелевших представителей в последних местах обитания, “воскрешение из мертвых” путем принятия экстренных мер особенно актуально в связи с продолжающимся ростом числа таких видов во всех регионах мира.

Следует иметь в виду, что отдельные географические популяции или подвиды реликтовых и вымирающих видов могут быть обнаружены в разных, иногда весьма удаленных друг от друга районах. Яркий пример тому – недавняя поимка у берегов острова Сулавеси (Индонезия) рыбы латимерии, ранее (в 1938 г.) близкий вид был открыт в западной части Индийского океана близ Мадагаскара.

Иногда немало времени может занимать период от момента получения неоспоримых “вещественных” доказательств существования нового вида до его наблюдения (фотографирования, видеосъемки) в условиях естественной свободы. В этот промежуток времени такой “недооткрытый” вид также может быть отнесен к категории криптозоологических, хотя в его существовании уже нет оснований сомневаться (правда, может возникнуть ситуация, когда исследователи не успевают сделать описание очень редкого вида до его полного вымирания, а фиксируют лишь следы его недавнего пребывания).

В специальную категорию выделяют и отдельных особей давно известных видов животных, обладающих рекордными размерами и необычным внешним видом. Особенно много споров было по поводу самых крупных экземпляров гигантских анаконд, крокодилов, акул, осетров, медведей и прочих “впечатляющих” представителей животного мира. Заполучить такие заманчивые трофеи всегда стремятся самые известные музеи мира и богатые коллекционеры.

И наконец, существует целая группа гипотетических наиболее противоречивых криптидов, сведения о которых содержатся в историко-архивных, литературных и прочих источниках. В их числе различные морские и озерные “монстры”, сверхгигантские змеи и многие другие призрачные объекты, входящие в сферу зоологического фантоминга.

Познакомившись с В.В. Ярмолюком, я мечтал о скорейшем посещении монгольского озера. Идея совместных поисков казалась на первый взгляд простой и понятной, тем более что и сам Владимир Викторович всемерно помогал мне попасть в состав экспедиции. Наш план был прост. Геологический отряд мог без особого труда заехать на Хиргис-Нур, оставить меня на побережье для наблюдений, а затем забрать на обратном пути. На худой конец можно было ограничиться и кратковременным посещением озера по пути следования отряда к основному району работ. Летом 1990 года попасть в экспедицию было уже поздно, но на следующий 1991 год все должно было пройти по нашему плану. Следовало только заранее позаботиться о получении загранпаспорта, урегулировать сроки моего отпуска и скопить необходимую сумму денег для покрытия экспедиционных расходов. Все это казалось вполне осуществимым.

Наступивший 1991 год преподнес неожиданные сюрпризы. Весной я был полон надежд на поездку, и казалось, ничто не могло ей помешать. Правда, вопрос с моим отпуском никак не мог решиться. Новые веяния в жизни страны не обошли стороной и место моей основной работы – Завидовский научно-опытный заповедник. Общественное мнение складывалось не в его пользу. В прессе то и дело стали появляться разоблачающие статьи о “Завидове”, об охотах, которые устраивал здесь Генсек и его окружение. Особенно усердствовали руководители ближайших районов, еще совсем недавно безропотно молчавшие и не смевшие мыслить о подобном. Они рассчитывали воспользоваться “смутой” и прибрать к рукам готовые “дары природы”: одни хотели рубить заповедный лес, другие – отстреливать кабанов и оленей, третьи – заглядывались на ухоженные охотничьи дачи, построенные в живописных природных уголках. Конечно, все эти алчные помыслы маскировались благими целями – передать “кормушку” партийной элиты в руки народа, отдать госдачи детским домам, воинам-афганцам и ближайшим совхозам.

Складывалось убеждение, что благополучие завидовских угодий и все с ними связанное напрямую зависело от личного отношения к ним руководства государства. Н.С. Хрущев и Л.И. Брежнев любили охоту, лес, рыбалку, часто сочетали работу и отдых на лоне природы. Так с годами и создавался имидж “Завидова” как самого элитного охотничьего хозяйства России. С приходом М.С. Горбачева, в общем, равнодушного к охотам, над “Завидовым” стали сгущаться тучи. Внимание властей к нему существенно ослабло. Министерству обороны, в ведении которого находился заповедник, нужно было срочно искать компромиссные варианты его сохранения. Уже были сняты на дорогах посты ГАИ, разрешен беспрепятственный доступ всех желающих в леса, расширены зоны любительского лова рыбы, началась бурная дачная застройка окружающих деревень. В итоге многократно возросло число случаев браконьерства и беспокойства животных, незаконной рубки леса. Чтобы как-то нормализовать ситуацию, было решено организовать биосферный заповедник, в котором координация научных работ осуществлялась профильными институтами, а общее руководство заповедником оставалось за Министерством обороны. Казалось, что такое двойное управление заповедником и перевод его в новый статус позволит решить скопившиеся проблемы. Согласно новому проекту, вся территория “Завидова” должна быть поделена на несколько функциональных зон, причем наиболее сохранившиеся природные участки внутри лесных массивов должны быть оставлены “в покое” в качестве полностью заповедных ядер, а оставшиеся части лесов и полей переводились в зону регулируемого (щадящего) режима. Большого беспокойства уже начавшие хиреть и распадаться сельские и промышленные предприятия заповеднику не доставляли. Их дни были сочтены. Вскоре прекратился завоз минеральных удобрений на поля, остановились поселковые фабрики, никто не вспоминал про мелиорацию, резко упало поголовье скота на фермах, да и самих сельских жителей становилось все меньше, молодежь переходила на вахтовую работу в города, пополняла армию базарных “челноков”.

В мае мне предстояло приступить к руководству проектно-изыскательными работами по организации биосферного заповедника. В качестве исполнителей были приглашены мои старые знакомые – ученые-биологи во главе с Николаем Андреевичем Соболевым. Мне также представился случай встретиться с лидером украинского природоохранного движения, талантливым журналистом-экологом Владимиром Евгеньевичем Борейко, автором брошюры “Царские охоты: от Владимира Мономаха до Владимира Щербицкого”, приехавшего в тот год познакомиться с русской версией “царских охот”. Интерес средств массовой информации к “Завидову” был в то время как никогда велик, особенно в связи с представившейся возможностью узнать о нем после, казалось бы, вечного запрета писать об этом “белом пятне” на карте Подмосковья, окутанном разными слухами и домыслами. Однако авторы публикаций, рьяно критиковавшие “Завидово” и призывавшие к его скорейшему расформированию (как это уже случалось в сталинскую эпоху 1951-1953 гг.) не принимали во внимание или не желали считаться с тем, что столь крупный (свыше одной тысячи квадратных километров) природный комплекс обеспечивал сохранение не только кабанов и оленей, но и всех его обитателей, животных и растений в окружении крупных городов и близкого соседства Москвы. Таким образом, “Завидово” сыграло, может быть, немаловажную роль своеобразной резервации, в которой местные животные сохранились гораздо лучше, чем за ее пределами.

Потребовать от своего начальства дать мне отпуск в самый разгар работ или, в противном случае, заявить о своем уходе с работы, я в то время был не готов. В итоге пришлось скрепя сердце принимать решение об отказе от участия в монгольской экспедиции, хотя впоследствии я много раз корил себя за этот поступок. Не знаю, сыграло ли это решение роковую роль в поисках разгадки тайны озера да и во всей моей судьбе, но оно ни малейшим образом не разубедило меня в необходимости дальнейших, уже самостоятельных поисков средств и возможностей для реализации поставленной цели. Оставалось лишь надеяться, что мне еще повезет в следующем 1992 году, но история распорядилась иначе.

Экспедиция началась без меня, но еще никто не знал, что ей суждено быть последней. После августовского путча и последовавшего за ним распада СССР события складывались по иному сценарию. В начале 1992 года неожиданно сменилось руководство заповедника, а сам он был реорганизован в Государственный комплекс. В таком качестве он уже совсем иначе выглядел на фоне разросшихся по округе шикарных коттеджей “новых русских”, привлеченных аурой соседства с местом отдыха главы государства и слухами о каких-то невиданных красотах и целительных силах местной природы. Так и закончилась история с “Завидовым”, отразившаяся определенным образом и на моем увлечении тайной монгольского озера.

Мне же оставалось лишь ждать возвращения Владимира Викторовича в Москву. Как оказалось, ввиду сжатых сроков его отряд находился на Хиргис-Нуре всего одни сутки - с 13 по 14 августа - и обнаружил лишь несколько старых следов. Любопытно, что в том году по монгольскому радио трижды передавали перевод статьи Ярмолюка, однако активных поисков за этим так и не последовало. Наступали уже другие времена, далеко не лучшие для науки.

Вскоре, 21 ноября, состоялось одно из самых памятных заседаний Смолинского семинара в Доме культуры “Вымпел” на Старом Петровско-Разумовском проезде о результатах поисков на Хиргис-Нуре. Это сообщение легло в основу статьи в журнале “Свет”, все хлопоты по публикации которой взял на себя мой старый знакомый, журналист Герман Арутюнов. В конце ее содержалось обращение редакции ко всем заинтересованным лицам с просьбой организовать основательную экспедицию. В результате я получил несколько писем от самых разных людей, среди них нашелся даже аквалангист-подводник, но надежды на спонсорскую поддержку так и не оправдались.

Было решено подготовить более обстоятельную статью на английском языке в международный журнал “Криптозоология” (“Cryptozoology”), но судьба ее осталась туманной. В свет она так и не вышла. Судя по письмам, приходившим к нам на семинар, на нее были отклики в США и Франции, но самой большой неожиданностью стала вышедшая спустя много лет публикация в журнале “GEO”. Статью дополняла карта мира, составленная Б. Эйвельмансом, с отметками всех наиболее “нашумевших” мест встреч с необычными существами, среди которых оказалось и озеро Хиргис-Нур.

Наибольшую активность в поисках зарубежных партнеров и средств для нашей экспедиции проявила М.-Ж. Кофман. Вот некоторые выдержки из ее письма, отправленного из Парижа от 4 мая 1992 г. и адресованного мне: “С огромным интересом я прочла Вашу совместную с В.В. Ярмолюком статью о монгольских наблюдениях и, естественно, начала сразу искать возможность всемерно способствовать Вашей экспедиции. Она сразу представилась мне чрезвычайно важной, и я вскоре получила подтверждение этого при встрече с Вами”.

В письме Жанна Иосифовна представила в качестве участника будущей экспедиции на монгольское озеро французского зоолога, специалиста по морским млекопитающим Жан-Пьера Сильвестра “...при первом взгляде на “следы” проявившего к ним огромный интерес”. Далее она пишет: “…первый этап исследований предполагает очень ограниченные во времени и пространстве действия и не требует огромных вложений – ни техникой, ни людьми. Надо просто расположиться в трех точках побережья (где наблюдались следы) и ждать денно и нощно “их” прихода”.

Надо отдать должное Жанне Иосифовне, которая, будучи уже в совсем не молодом возрасте, проявила исключительную энергию по поискам материальных средств для экспедиции. Ей удалось достать большую резиновую лодку с подвесным мотором, кинокамеру с несколькими катушками пленки (подарок от фирмы-изготовителя), собрать около одной тысячи долларов, получить принципиальное согласие от одного “закоренелого” путешественника, согласившегося доставить участников поисков аж до самого озера на своем вездеходе. Услуги в проведении видеосъемок предложил молодой оператор из Франции Режис Роллес.

В декабре 1992 года весь актив Смолинского семинара собрался на квартире Жанны Иосифовны, расположенной на Башиловской улице, в очередной приезд хозяйки из Парижа. В нашем разговоре она вновь подтвердила большой интерес к монгольской экспедиции среди французских энтузиастов и выразила надежду на ее организацию в ближайшее время. Тем временем мы продолжали искать любые возможности заинтересовать своих и зарубежных коллег.

Следующий отклик поступил в 1993 г. от Международного Французского радио. В передаче “Почтовый ящик”, вышедшей в эфир 13 октября 1993 г., ведущая Ольга Минц порекомендовала мне прислать имеющиеся материалы для Фонда Кусто. В скором времени они были высланы в Париж через Французский культурный центр в Москве, однако ответа так и не последовало.

Более обнадеживающим показалось нам предложение секретаря Международного общества криптозоологии Ричарда Гринвилла, приславшего 14 июля 1994 г. факс из Аризоны. В нем сообщалось, что он вместе с болгарским зоологом Николаем Спассовым собирается принять участие в готовящейся на 1995 год экспедиции в Монголию. В ее планы было включено и посещение озера Хиргис-Нур. В связи с этим был поставлен вопрос о возможности участия в этом проекте и российских коллег, то есть нас. Была достигнута договоренность с монгольским институтом экспериментальной биологии о предоставлении арендованного автотранспорта. Однако и на этот раз добрые пожелания таковыми и остались. Экспедиция не состоялась.

Наконец, в феврале-мае 1996 года по электронной почте неожиданно приходит несколько сообщений от американского инженера Найлса Бауэра из Аризоны, который заинтересовался “следовой” проблемой. В ходе завязавшейся переписки он подробно расспрашивал об особенностях озера и следах, задавал вопросы об их происхождении. Сам он спроектировал специальное устройство для регистрации животных на побережье и, конечно, был бы особенно полезен как технический специалист.

И на этот раз совместная экспедиция не состоялась. Вместе с распадом Советского Союза ослабли связи с Монголией, не так-то просто оказалось получить визы, собрать средства, нас ожидало еще множество больших и малых проблем… А самое главное - в то время ни я, ни мои друзья не имели никакого реального представления об организации самостоятельной поездки пусть и в недалекое, но все же зарубежье. Все наши знания о подобных экспедициях ограничивались весьма общими, расплывчатыми сведениями вперемешку с пугающей неизвестностью. Мы очень надеялись на иностранных партнеров, наивно полагая, что они решат все наши проблемы.

Жизнь в закрытом от внешнего мира государстве, запугивание человека с детских лет, воспитание в жестких рамках послушания начальству, познание мира только “глазами избранных” с экранов телевизоров и книг, наложили на многих из нас клеймо тихих и робких человечков, замкнутых в собственном мирке рутины и мелкой суеты. Я не представлял, как можно самому, не ожидая годами подходящего случая, собраться, и не затрачивая лишних средств на разные, большей частью надуманные, расходы, отправиться в дальние уголки земли. Наоборот, казалось, что в такой экспедиции обязательно потребуется автомобиль (лучше – два), лодка с подвесным мотором, эхолот, подводное снаряжение, куча фото- и видеоаппаратуры, портативные рации и спутниковые телефоны, какие-то особые ветроустойчивые палатки и еще масса разных дорогих вещей. И еще, такая экспедиция должна проводиться обязательно под эгидой научного института, и попасть туда невероятно сложно. Для этого нужно потратить, наверное, половину жизни, успешно подняться по служебной лестнице, стать известным ученым, и только после этого появится шанс быть включенным в состав экспедиции…

И еще одна серьезная, на этот раз объективная проблема – извечная нужда, необустроенность, материальная зависимость, а попросту бедность ученых-натуралистов. Она была и есть, от нее никуда не уйти, тем более, если человек живет не в крупном городе, а в провинции. Здесь он, по сути, обречен на пожизненную зависимость от своей низкооплачиваемой работы.

Абсурд, но все это крепко держалось в наших головах! Как долго еще пришлось нам приспосабливаться к новым реалиям, ломать в себе прочно укрепившиеся в сознании рабские корни! Жизнь заставила отбросить сомнения. Двадцатый век закончился. Наступала новая эпоха – время собственных инициатив и действий. Нужно было действовать максимально самостоятельно. Достичь дальних мест, как оказалось, можно с минимальным набором вещей, причем, чем их меньше, тем дешевле и проще окажется путь даже в самые отдаленные точки планеты. Парадокс, но это действительно так! Все чаще стали заявлять о себе самостоятельные путешественники, чей опыт дальних странствий вселял уверенность в реализацию собственных планов.

Тайна озера Хиргис-Нур и в целом озерные криптиды стали для меня наиболее весомым приложением собственных сил, но этот интерес не возник на пустом месте, ему предшествовали другие направления моей исследовательской деятельности. Вначале поиски редких видов птиц привели меня на болота – последние хранители тайн среднерусской природы. Минуло десятилетие, и вновь неожиданное открытие – на этот раз “скрытые за семью печатями” от посторонних глаз завидовские угодья, последний потаенный уголок подмосковной природы, рассказать о котором выпало мне в пору перестроечных реформ конца 1980-х годов. И наконец, необычные природные явления, ставшие для меня тем глотком свежего воздуха, тем окошком в сумраке раболепия, единообразия, крючкотворства, которое позволило пусть и с огромным опозданием, но все же вырваться на свободу, отбросить и забыть все то, что тяготило долгие годы, мешало мыслить, заниматься любимым делом, быть таким как есть, а не тешить себя самообманом, надеясь на призрачные перспективы, не дающие ничего, кроме разочарования. Все это нанесло сокрушительный удар по моему во многом жалкому образу мысли и жизни, предоставив право самостоятельно выбирать себе путь, но об этом чуть дальше…