Глава 3. К ТАЙНАМ БОЛОТНЫХ ДЕБРЕЙ

“Болота – это особый мир, отдельный,
живущий своей особой жизнью,
имеющий постоянных обитателей
и временных гостей, свои голоса,
свои шумы и, главное, свою тайну”
(Ги де Мопассан)

Еще в школьные годы у меня дома висела географическая карта Калининской области, и каждый раз, когда я просыпался по утрам, в только что открытые глаза попадал ее нижний край с большим заштрихованным зеленым пятном, указывающим на Жарковские болота. Кто мог знать, что спустя годы знакомство с природой этих болот определит мои дальнейшие интересы, изменит всю мою жизнь!

Отправным пунктом поездок в этот “таежный” край стала станция Земцы, от которой брала начало одноколейная, на паровой тяге, железная дорога на поселок Жарковский. Всякий раз на этой станции нас невольно охватывало волнение от предстоящих встреч с болотной экзотикой. Это предчувствие обостряло восприятие всех ничем не примечательных событий: покупку провианта в станционном магазинчике, обед в столовой леспромхоза… Даже бегающие по берегу пруда белые трясогузки казались здесь более интересными, чем где-либо в другом месте.

Грузовой состав с двумя пассажирскими вагонами медленно удалялся в сплошную лесную местность с редкими поселками. К прибытию поезда подтягивалось много местного, зачастую хмельного народа, в основном лесорубов. Разговоры начинались быстро. На лицах многих наших собеседников было отчетливо заметно желание пообщаться с новыми людьми и поделиться своими наблюдениями.

Еще совершенно не представляя истинных масштабов этого лесоболотного края, мы, не дожидаясь проводника, самостоятельно совершили первую “вылазку” к Жарковскому мху, огромная равнина которого предстала по обе стороны железнодорожной насыпи. Верховое болото имело вид бескрайнего поля, обрамленного по линии горизонта зубчатой стеной леса, кое-где виднелись полосы сосновых грив и низкорослого болотного криволесья. Даже в июньскую жару воздух над болотами по-морскому свеж, а волны ветра отгоняют изрядно надоевших в лесу комаров и слепней. Сфагновое покрывало болота в лучах вечернего солнца искрится всеми цветами радуги: от красно-бурого до изумрудно-зеленого. Очень необычное зрелище, когда поезд удаляется в болотную даль: кажется, что он движется каким-то чудесным образом не по рельсам, а по самой поверхности болота. В этот подходивший к концу тихий июньский день в нас окончательно укрепилась идея изучения мира болот. Болота увлекли, поглотили нас. С каждым годом они все больше и больше привлекали своей первобытной красотой, переносившей в неведомые края, о которых мы знали из книг детства. Пустынные и однообразные на первый взгляд, они удивляли своим природным разнообразием среди давно освоенных среднерусских ландшафтов.

На рассвете, выпив по стакану молока, мы отправились со старым лесником Захарычем на глухую болотную гриву Красный Стан. Там, по словам нашего проводника, было большое орлиное гнездо. Сразу за поселком тропинка, обогнув озеро Амлышево, пересекла еловый лес и, миновав несколько вырубок, устремилась на открытое верховое болото.

В это время суток бывают очень красивы искрящиеся бисером ночного тумана паутины, в великом множестве развешанные на деревьях, мхах и кочках. Эту красоту приходилось безжалостно рвать посохом, иначе липкие, мокрые, холодные плети быстро облепят лицо.

Примерно через два километра начался старый болотный сосняк, и Захарыч стал внимательно всматриваться влево от тропы. Мы тоже искали глазами крупное гнездо, которое вот-вот должно было показаться где-то рядом, но вскоре наткнулись на большую кучу веток под одной из сосен. Это были остатки гнезда беркута, среди которых валялись птичьи кости. Подобных гнезд нам еще не приходилось видеть! Весь гнездовой материал был раскидан по сторонам, словно в нем специально пытались что-то искать. Загадка прояснилась, когда на стволе сосны мы заметили длинные, глубокие борозды, залитые смолой. Их оставил медведь, сваливший гнездо орла с дерева и затем разрывший его содержимое.

Что привлекло медведя к гнезду? Этот зверь нередко пытается добраться до гнезд крупных пернатых хищников, чтобы поживиться их птенцами или остатками добычи птиц. На таких выделяющихся деревьях медведи нередко обдирают кору, тем самым помечая свои индивидуальные участки обитания. Так и перекрещиваются интересы двух крупнейших хищников: пернатого и четвероногого.

Нам ничего не оставалось, как сфотографировать былое местообитание орлов и отправиться в обратный путь. В поселке Откос нас ждали интересные новости. В местном лесничестве пережидали затянувшийся дождь несколько лесников во главе с лучшим знатоком здешних мест Владимиром Никитичем Крыловым. Они-то и поведали нам, что видели совсем рядом с поселком черного аиста. Узнав, что мы интересуемся именно этой птицей, водитель грузовика согласился подвезти нас до нужного места. Встреча с аистом случилась через полтора километра, среди заболоченного леса, на краю придорожной канавы.

Жарковские болота оказались очень удобным местом для выявления изменений в фауне птиц, произошедших с начала XX века. Такой анализ был возможен благодаря научному наследию известных смоленских орнитологов Владимира Владимировича Станчинского и Георгия Леонидовича Граве, посвятивших многие годы изучению птиц этих мест, в то время относившихся к самым северным уездам Смоленской губернии. Спустя полвека их публикации определили наши маршруты и круг поисков. В текущем столетии территория так называемого Бельско-Холмского полесья не раз разделялась административными границами и переходила из области в область. Так оказалось, что до Твери из этих мест гораздо дальше, чем до Смоленска, Великих Лук и даже белорусского Витебска, связь с которыми у местного населения сложилась исторически и ощущается до сих пор.

Больше всего удивляет, каким образом в центральной России, веками осваиваемой человеком, на перекрестке торговых путей, смог сохраниться столь обширный лесоболотный край. Определенную роль в этом сыграло его пограничное положение между землями новгородских словен, смоленских кривичей, а позднее Ростово-Суздальского, Тверского и Литовского княжеств. При постоянной военной угрозе леса имели большое защитное значение. Вплоть до середины ХVII века лесистость здешних мест достигала 70% территории. Даже в начале XX столетия В.В. Станчинский писал: “Леса и болота тянутся здесь на десятки верст, совершенно не прерываясь; проезжая такими лесами по невозможной дороге, где иногда приходится перелезать через преградивший путь ветровал, вдруг неожиданно выбираешься на поляну, на которой у дороги только что отстроилась или отстраивается деревушка. Жители здесь совсем в лесу. Овсяным посевам сильно вредят медведи, скотоводству мешает обилие волков, а разводить гусей не позволяют орлы-беркуты. На вопрос, что за деревней дальше, сплошь и рядом получаешь ответ: “Лес”. – “А дальше что?” - “Болото, а за болотом не знаем, что”.

Бельский уезд традиционно считался районом куницы и рябчика, много было здесь глухаря и белой куропатки. Обилие дичи позволяло охотникам вести заготовку и отправлять ее на рынки в Москву и Ригу. Малопугливых рябчиков нередко промышляли без ружья, с помощью петель-силков.

С ХVIII века, когда усилился спрос на древесину, местные леса, принадлежавшие в основном помещикам, вырубались целыми массивами и сплавлялись по Обше и Меже и далее по Западной Двине. В 1723 году в городе Белом была открыта пристань для торговли лесом. Строились многочисленные лесопильные заводы. Новые условия для стремительного роста сельхозугодий на месте вырубленных лесов создались в период Столыпинской реформы (1906 – 1908 гг.). В это время стремление к освоению новых участков было столь велико, что хутора появлялись даже на лесных островах крупных болот. Однако к середине 1920-х годов хуторская система стала приходить в упадок, а еще через десятилетие в период сплошной коллективизации хутора практически обезлюдели, а поля и пашни стали зарастать лесом.

В тоже время над Жарковским мхом нависла еще более серьезная угроза: создание мощного агроиндустриального комбината и тепловой электростанции, работающей на местном торфе. Планировалось соединить железными дорогами города Смоленск, Холм и Старую Руссу. Эти планы не осуществились – началась Великая Отечественная война. В послевоенный период в сельской местности неуклонно сокращалось население, многие приболотные деревушки опустели. И теперь во многих некогда оживленных местах не найти ни дома, ни дороги – все затянулось кустами и лесом, но зато выросли поселки лесорубов с уходящими в лесные дали ветками узкоколеек. Промышленные лесоразработки последних десятилетий завершили начатую в прошлом вырубку коренных лесов, остатки которых теперь можно встретить разве что в Центрально-Лесном заповеднике, да по краям болот.

Старые работы по зоологии отличались высокой конкретностью и скрупулезностью описаний пунктов исследований, природной и хозяйственной обстановки того времени, что позволило определить и посетить все указанные в них урочища, пройти маршрутами авторов, сравнить прежние и современные места обитания птиц. Особенно нас заинтересовало указание о находке жилого гнезда беркутов на одной из сосновых гряд Жарковского мха. Зная, что орлы очень консервативны в выборе гнездовий и способны селиться в одном месте в течение многих лет, было решено проверить его. Возможность обитания там орлов подкреплялась рассказами местных жителей о неоднократных встречах птиц в этих местах. Орлиное гнездовье находилось недалеко от озера. Рядом с ним часто останавливались рыбаки и охотники. Судя по всему, орлы испытывали немалое беспокойство от такого соседства. Случалось, что люди залезали в гнездо, забирали птенцов, а иногда срубали гнездовые деревья и отстреливали взрослых птиц. Судьба орлят была печальной, они некоторое время жили в неволе, но затем погибали от неумелого обращения. Годы гнездования орлов сменялись длительными периодами отсутствия этих птиц. Многое об истории этого гнездовья мы узнали от местного охотника-краеведа Василия Даниловича Титова, опубликовавшего свои наблюдения (заметка называлась “Место, облюбованное орлом”) в журнале “Охота и охотничье хозяйство” за 1959 год.

Знакомство с Жарковским мхом продолжилось зимой. Воспользовавшись студенческими каникулами, мы совершили лыжный поход в самый глухой участок болота. Несмотря на подробные объяснения лесников, найти правильную дорогу в заснеженном лесу оказалось делом непростым. После нескольких безуспешных попыток, на одной из просек конец лыжной палки звонко ударился в глубоком сугробе о рельс. Это была старая узкоколейная линия, тянувшаяся среди вырубок на край мха.

Болото предстало огромным белым полем с маленькими, словно сошедшими с японских миниатюр, сосенками. Через несколько километров пути показался округлый ледяной контур озера и отходящая от него цепочка сосновых колков. Дойдя до ближайшего из них, мы убедились, что деревья здесь растут вдоль незамерзающих луж, в которых по движению торфяных частиц ощущался довольно сильный водный поток. Это были глубокие “окнища” погребенной под мхом реки Поникши. Усиленный дренаж вокруг невидимой реки создавал лучшие условия для роста сосен, куртины которых живописно возвышались на монотонном просторе болота.

В февральских сумерках болотный пейзаж еще сильнее воздействовал на воображение, и вот уже очертания болотного криволесья стали казаться крышами деревенских изб с поднимающимися столбами сизоватого печного дыма, а у горизонта возник силуэт башенного крана... Голос напарника развеял болотный мираж. Заночевали в одном из колков на Поникше. Уже при лунном свете разогрели на костре кашу, вскипятили чай. Спали в палатке, но среди ночи замерзли так, что пришлось выбираться и разводить костер. Наутро от мороза не горел фонарик, заклинило пленку в фотоаппарате, лопнуло одно из лыжных креплений, но, несмотря на все эти неприятности, экскурсия научила многому, и главное, был выяснен путь к болоту.

Основные работы начались весной. На этот раз предстоял трудный поход с большим количеством вещей, включая надувную лодку. Путь к болоту был уже известен, но от этого не стало легче. Передвигаться по скользким и гнилым шпалам старой узкоколейки было небезопасно. Дело в том, что полотно таких дорог укладывалось обычно не на грунт, а на несколько слоев бревен, и сам путь приподнимался над землей на метр и выше. Со временем шпалы подгнили, расшатались, при ходьбе вырывались из старых костылей, а сама дорога затянулась густой березовой порослью. Часто шпал не было вовсе, и через проемы приходилось проходить по покачивающимся рельсам. В такой ситуации было легко промахнуться мимо шпалы, наступить на трухлявое бревно и рухнуть со всей поклажей вниз.

Общую картину старых узкоколеек дополняли гадюки, черные и пестрые “кольца” которых постоянно попадались на пути. Особенно много водилось этих змей на сухих песчаных насыпях среди заболоченных вырубок. Рептилии сползались погреться, укромно устроившись вдоль теплых рельсов. И хотя они совершенно не представляли опасности для наших ног, обутых в резиновые сапоги, но все же заставляли каждый раз переключать внимание на шипящее, извивающееся тело.

Как ни трудна эта дорога, сойти с нее и пробираться через лес еще тяжелее. Заболоченный, покрытый завалами из неубранных стволов и пней, он был настоящим мучением, и только находка лосиной тропы позволяла быстрее выбраться на сухое место.

По мере удаления от жилья менялась картина местности, а вместе с ней и сопутствующие звуки. У последних бараков поселка остались проворные белые трясогузки, затихло за стеной деревьев пение скворцов и гомон галок. На большом удалении еще слышно было мычание коровы и скрежет козлового крана на лесопогрузочной базе, еще дальше – уловим лишь приглушенный лай собак и тепловозные гудки. Стоило пройти еще немного, и эти звуки умолкли. Мы вступили в БОЛЬШОЙ ЛЕС! В Верхневолжье найдется совсем немного мест, где можно удалиться на такое большое расстояние от населенного пункта или проезжей дороги.

Жарковские леса... Даже в наше время сплошь изрубленные и рассеченные лесовозными дорогами, они производят сильное впечатление своими размерами и богатством растительности. Здесь соседствуют друг с другом таежные ельники и болотные сосняки, черноольховая урема и елово-широколиственные леса, а местами сохранились старые дубравы. Однако об истинном составе прежних лесов теперь, к сожалению, можно судить лишь по истлевшим огромным стволам деревьев, брошенным лесорубами. В начале мая поляны и обочины дорог покрываются белыми цветами ветреницы дубравной, в сосняках радует глаз прострел, летом вдоль лесных ручьев густо разрастается папоротник-страусопер и лунник оживающий. Под сенью лесов прячется северная орхидея – венерин башмачок, а среди лугового разнотравья можно заметить соцветие дикого гладиолуса – шпажника черепитчатого.

Подойдя к краю болота, мы переобулись в резиновые сапоги, оставив до возвращения ботинки под валежником. Лучше всего чувствовал себя сопровождающий нас лайчонок Курган. Он одинаково весело несся как по лесу, так и по мху. И вот впереди среди стволов сосен показалось широкое, светлое пространство верхового болота. После утомительной ходьбы по лесу велико желание поскорее выбраться на открытый простор, почувствовать особую свежесть болотного ветра, осмотреться во все стороны до самого горизонта. Однако столь манящая перспектива наяву оборачивается не меньшей, а еще более тяжелой ходьбой. Профиль верхового болота выпуклый. За тысячелетия торфяные пласты поднимают поверхность болота на высоту нескольких метров над краями суходолов, что заметно даже невооруженным глазом. Прежде чем выйти на болотное плато, предстоит преодолеть его топкую окрайку, в которую стекает с возвышенных участков торфяника избыточная влага. Здесь, всего в нескольких метрах от леса, можно провалиться в торфяную жижу по колено, а иногда и по пояс. Пышно разрастающиеся белокрыльник, сабельник и вахта – верные спутники трясины, но по мере удаления от болотных “берегов” топяная зелень сменяется буровато-пестрой сфагновой поверхностью. Идти становится легче, ноги уже не вязнут, а, проминая моховой покров, выдавливают чистую воду. Болотный рельеф создан растениями, под ногами только мох и вода. За дни и недели жизни на верховом болоте невозможно измазать грязью сапоги и одежду, здесь все безупречно чисто, и только пятна от сосновой смолы и костровых углей могут “украсить” ваши руки.

На пути к конечной цели приходится обходить лишь большие мочажины, покрытые качающимся ковром мхов, и еще более вязкие “окна” голого черно-бурого торфа с редкими розовыми розетками насекомоядного растения росянки. И все же утомление наступает довольно скоро, сказывается постоянное напряжение ног, которые, не чувствуя под собой земной тверди, то утопают в подушках мха, то проваливаются в мочажины. Лишь иногда нога ступает на твердый участок сохранившейся с зимы подмоховой льдины. Постоянные зигзаги и обходы мочажин и озерков удлиняют путь к манящим долгожданным привалом, лесным островам, а неожиданный апрельский снегопад может окончательно сбить с правильного направления.

Один из таких островов запомнился нам еще с зимней экскурсии. По мере приближения к нему стали вырисовываться светящиеся колоннады раскидистых сосен, застывшие под разными углами от мощных порывов ветра. Среди них было немало лишенных коры, сказочного облика деревьев-скелетов, обрамленных веером огромных ветвей. Подходящее место для леших и бабы Яги!

Причиной возникновения такого “аномального” леса посреди болота явилась речка Поникша, отводящая избыток воды от своих берегов. Здесь, на острове, она уже освободилась от торфяного плена и бежала в открытом русле, вдоль которого протянулась узкая полоса старого ельника. Почвенный покров хотя и был моховым, но все же достаточно плотным и сухим, чтобы поставить палатку.

Отовсюду доносилось майское пение птиц: зябликов, пеночек, дроздов-деряб, лесных коньков. Скинув с плеч тяжелые рюкзаки и немного передохнув, мы осмотрели окрестности. И вдруг неожиданная находка – на мхе под деревьями лежало несколько огромных перьев с характерным “мраморным” окрасом опахал. Никаких сомнений – это были линные перья беркутов! Стоило нам пройти еще немного, как у верхушки одной из сосен открылось массивное гнездо с силуэтом могучего хищника. По форме оно напоминало чашу, сложенную из крупных сосновых сучьев, чуть прикрытую сбоку сосновой зеленью. В его лотке мог бы без особого стеснения разместиться человек. Вспомнились слова лесника Крылова, сравнившего гнездо с гардеробом.

Конечно, это было не то гнездо, которое видели здесь Граве и Станчинский. С тех пор орлы потеряли и построили заново не одно гнездо, но продолжали селиться там, где привыкли жить веками. Чтобы не беспокоить осторожных птиц, мы поспешили уйти подальше, разбив лагерь в одном из сосновых колков. День подходил к концу. Тишину болота изредка нарушали булькающие трели кроншнепов, да крики парочки чеглоков, увлеченных брачными полетами вокруг нашей стоянки. Лежа на мху посреди дикого болота, невольно замечаешь, как незримыми рубежами разделяется жизнь природы и человека. Вот на куполе майского неба появился “крестик” парящего беркута – символа дикой жизни, а над ним далеко наверху авиалайнеры, исчерчивая голубизну белыми полосами, уносили из столицы неведомую публику, ничего не ведающую о событиях на этом болоте...

Наблюдения за беркутами продолжились. Оказалось, что в орлином гнезде, кроме хозяев, гнездится белая трясогузка. Ее миниатюрное гнездышко помещалось в проеме внутри орлиной постройки. В бинокль было хорошо видно, как трясогузка, воспользовавшись отсутствием взрослых орлов, смело залетала в лоток гнезда и деловито склевывала каких-то насекомых не только с веток, но и с пухового орленка, ловко забираясь ему на спину. Орленок, размером с голубя, лежал в обрамлении зеленого лапника, регулярно выкладываемого родителями для соблюдения чистоты гнезда. Когда наступало время кормления, орлица аккуратно отрывала от принесенной добычи маленькие кусочки мяса и подносила к птенцу, который быстро схватывал угощение. Изредка на край гнезда присаживался второй орел, и тогда все семейство было в сборе.

К середине июля орленок выглядел совсем взрослым и через некоторое время покинул родное гнездо, пробыв в нем около двух с половиной месяцев. Потребовалось еще несколько дней, прежде чем молодая птица начала пробовать силу ветра на окрепших крыльях, но перед этим она подолгу сидела на валежнике, а иногда и отправлялась гулять пешком. В это время слеток может стать легкой добычей для четвероногого хищника и, конечно, для случайных людей, забирающих таких “больных”, по их мнению, орлят домой.

К сожалению, орлы все реже посещают свое исконное гнездовье. За время наших наблюдений окрестности гнездовья изменились не в лучшую сторону. Падали под ударами топора сухие сосны-великаны, появлялись все новые кострища и стоянки с разбросанными вокруг бутылками и банками. Иногда вовремя не затушенный костер охватывал смолистый сосняк неудержимым огненным смерчем. В гнездо кто-то специально залезал при помощи крючьев-древолазов, а само гнездовое дерево пытались срубить. С какой целью это делалось? Из праздного любопытства или с корыстными намерениями завладеть яйцами или птенцами редкой птицы?

Картину птичьего населения болот нельзя представить без куликов. С этими птицами непременно встречается каждый, вступивший на болотную почву. Золотистая ржанка – яркий кулик с запоминающейся внешностью и повадками. В отличие от многих других представителей куличиного семейства, у нее небольшой клюв, золотисто-пестрое оперение головы и верхней части тела, на брюшке – черное пятно. Считалось, что стайки этих куликов можно увидеть в нашей местности только весной и осенью во времена пролета, когда они кормятся на полях и на илистых отмелях по берегам рек.

Поблизости от куликов образовалась смешанная колония из нескольких десятков сизых и озерных чаек. Когда рядом с ними поселяется пара серебристых чаек, спокойствию колонии приходит конец. Пытаясь изгнать более крупную соплеменницу подольше от своих гнезд, сизые чайки беспрестанно преследуют ее, хватая на лету за крылья и хвост. Столь сильную нелюбовь эти чайки проявляют, пожалуй, только к серым воронам, не упускающим случая полакомиться их яйцами и птенцами.

С каждым посещением Жарковский мох приоткрывал свои тайны, знакомя с все новыми видами пернатых и показывая новое в жизни уже известных нам птиц. Каждый год мы с нетерпением ждали прихода весны, чтобы вновь побывать в этом глухом и прекрасном природном уголке, испытать радость встречи с совершенно иным, наполненным особыми красками и звуками, миром.

Не менее увлекательными стали экскурсии в столь же глухую лесную местность окружающую Жарковское болото. Лишь старые, большей частью заброшенные лесовозные узкоколейки пересекали эти леса от вырубки к вырубке. Одна из них тянется на тридцать пять километров от города Нелидово к поселку Тросна и далее на юг, заканчиваясь у маленького карьера. Раньше по этой дороге курсировали мотовозы, таскавшие платформы с лесом и миниатюрный состав из пары пассажирских вагончиков. Теперь же предстоит идти пешком или просить местных владельцев самодельных дрезин, которые отваживаются пускаться в путь по извивающимся рельсам за клюквой.

Эта дорога ведет на еще одно крупное, но на этот раз низинное болото – Стаховский мох. В начале века все луговые острова в его окрестностях были освоены под пашню и пастбища, на них располагалось несколько селений с пятью десятками дворов. Прошли годы. Давно исчезли “неперспективные” болотные деревеньки и хутора, никто уже не косит болотную осоку и не пасет скот на лугах. Но на одном холме виднеется несколько почерневших от времени, вросших по окна в землю, избушек. Это все, что осталось от некогда большой деревни Малахово. В одном из строений еще теплилась человеческая жизнь в лице трех старушек: Фроси, Зои и Хрузы. Бабушки были очень гостеприимны и рады каждому новому гостю на “своем” болоте. Уединенную жизнь они выбрали добровольно, не поддавшись на уговоры близких переехать в “цивилизованные” места. Обзавелись коровой, лошадью, свиньей и несколькими десятками гусей и кур. Два раза в год трактор привозил им запас муки, комбикорма, сахар и прочую снедь. Имелся у старушек ветхий челнок и несколько сетей, которыми они ловили рыбу на озере Кремно. Одна из них, ответственная за рыбалку, нередко осматривала в трофейный немецкий бинокль акваторию озера с крыши сарая, внимательно следя за поставленными сетями.

Расспросив старушек о местных птицах, мы узнали, что на озерах держится много уток и куликов, в оставленные на берегу верши иногда попадаются выпи, а на домашних гусей нападает крупный орел-“гусятник”. Последним, очевидно, был беркут, залетающий из ближайших болот. Здесь у населения широко распространены местные названия птиц: тетерева часто называют “поливнем”, чомгу – “гагой”, а домашнего индюка – “кураном”, скворцы звались “грачатами”, под названием “моряна” охотники имели в виду чернозобую гагару.

Птичья жизнь этого болота контрастно выделялась на фоне окружающего лесного края. Поразительный по своему разнообразию и мощи птичий хор оглашает эти места в апреле-мае. Основу его составляет “блеяние” бекасов, заполняющих вечернее небо над болотом, а на самом болоте слышатся бесконечные крики погонышей и коростелей, уханье выпей, гомон чаек и крачек. Из певчих птиц здесь особенно выделяются громкоголосые дроздовидные камышевки, речные сверчки, полевые жаворонки и соловьи. В деревне несколько пар скворцов отчаянно боролись за обладание последними прогнившими скворечниками. С последними лучами заходящего солнца над болотной равниной раздавался гомон подлетающих гусиных стай, им вторили журавли, над краем олешника “тянул” вальдшнеп, а вдали начинали бормотать тетерева. По луговине стелется густой туман, а на ночном небе появляется полная Луна... Вдруг слышится необычный звук, напоминающий треск зубцов роговой гребенки. Он повторяется вновь и вновь с небольшими перерывами. Это затоковали дупеля совсем рядом с домом старушек.

Большое преимущество в обследовании лесного, почти бездорожного района дали речные маршруты на надувной лодке. Сплавляясь вниз по течению небольшой речки Туросны, мы имели возможность ознакомиться с ее побережьем и цепью русловых озер: Островно, Песотно, Боровно, Ореховно, Плотицы и Жарки. Эта река протекает через лесную живописную местность, огибая отроги Жарковского мха. Через холмы, обрамлявшие реку, на многие километры тянулись сосняки. Особенно красивы окрестности карстового лесного озера Чистик, воды которого настолько прозрачны, что хорошо видно глубокое дно. Здесь среди сосняков на песчаных склонах и вырубках, пожалуй, наиболее характерными птицами оказались лесные жаворонки-юлы, а из рептилий – безногие, блестящие, словно отлитые из пластмассы, ящерицы-веретенницы.

Долина Туросны интересна не только своими природными красотами. На берегах этой сравнительно небольшой реки археологам известно более 150 древних стоянок неолитического времени.

Попутно с поисками черного аиста стали накапливаться довольно интересные сведения и о других птицах: сизоворонках, пытавшихся завладеть дуплом черных дятлов; удодах, похожих на причудливых бабочек, порхавших низко над лугом.

В разгар разлива на Меже встречалось много утиных стай. Кулики-перевозчики ловко перебегали по плывущим бревнам. На пойменные луга слетались нарядные турухтаны и большие веретенники, чибисы и золотистые ржанки. Компанию куликов разделяли дикие голуби-вяхири. Обилие птиц в пойме не оставалось без внимания хищников. Вот низко над разливом, сопровождаемый трясогузками, пролетел луговой лунь. Ястреб-перепелятник промелькнул вдоль кустов серой ольхи, у кромки леса появился канюк. Еще выше над поймой в потоках восходящего воздуха угадывается силуэт парящего подорлика.

Начавшись в лесах Центрально-Лесного заповедника и постепенно набирая силу, Межа у поселка Жарковского, став полноводнее и шире, стремится дальше через гирлянды подвесных мостов туда, где сходятся границы Тверской, Смоленской и Псковской областей, навстречу с Западной Двиной. Межа – особая, “деревянная” река, служившая долгое время для молевого сплава. Как и встарь, заготовленный в верховьях лес сбрасывался в Межу и ее притоки, и по большой воде в конце концов скапливался у Жарковской запани, где извлекался из реки мощной лебедкой. О масштабах лесосплава можно было судить по километровым штабелям плавника на подходах к лесокомбинату. Сплав шел и ниже по течению реки до Западной Двины, а в прошлом плоты-“гонки” доходили до Витебска и Риги. Сплав леса не проходил бесследно для реки, калечил ее, разрушал берега, забивал бревнами устья мелких притоков, намокшая древесина оседала на дно. На узких, извилистых участках Межи часто случались заторы – многослойные нагромождения бревен, полностью перегораживающих русло. Порой река была “забита” через каждый километр, в это время перебраться с берега на берег можно, не замочив обувь.

Столь же интересными, как и сама Межа, оказались ее многочисленные притоки. В поймах этих мелких речек тянутся вдоль воды насаждения из дуба, липы, клена, ясеня, вяза, черной ольхи. Местами встречались чистые дубравы, так любимые кабанами и сойками, местами лес имел “парковый” характер с редким подлеском, с толстым слоем листового опада, большими “пятнами” цветущего ландыша, кустами ежевики, шиповника, папоротника-страусопера. Более всего удивляли размеры дубов-великанов, стволы которых достигали двух-трех обхватов. Пребывание в таком лесу вызывало прекрасные воспоминания о богатстве южных лесов Дагестана, где в студенческие годы нам пришлось осваивать первые азы зоологической науки.

Еще больший колорит придавало этим лесам близкое соседство с верховыми болотами, которые начинались уже через несколько десятков метров от реки. Столь контрастные сочетания природных условий накладывали отпечаток на состав местной фауны. Печальные крики золотистых ржанок и квохтанье белой куропатки, доносившиеся с верховых болот, звучали вместе с мелодичным пением черного дрозда, иволги, криками зеленого дятла и сизоворонки. Весьма характерны для этих мест подорлики. По размерам они уступают более крупному беркуту, но все остальные признаки у них “настоящие” орлиные: мощный, загнутый крючком клюв, широкие крылья, бурое оперение. В жаркий летний день подорлики часто парят в восходящих потоках воздуха или совершают “гирляндовые” волнообразные полеты, демонстрируя соседям свои права на данный участок.

Однако наша первая попытка знакомства с пойменным лесом в июньскую жару закончилась тем, что мы попали под “слепневый вихрь”. Через пять километров пути, промокшие от собственного пота, облепленные с ног до головы слепнями, мы, не раздеваясь, бросились в Межу, чтобы быстрее переправиться на другой берег. А в это время над рекой спокойно парил черный аист, возможно, обративший внимание на отчаянные попытки двух людей избавиться от тысяч назойливых насекомых.

Знакомство с этими местами продолжилось осенью во время педагогической практики в Котовской восьмилетней школе. По совету сельского учителя Федора Васильевича Коваленкова, который каждый раз радушно принимал нас в своем доме и угощал ароматным медом с пасеки, мы прошли на резиновой лодке по речке Шеснице, посетили окрестности озер Филино, Тумерто и Мышинец.

Однажды у маленькой деревеньки Будница, перейдя вброд речку, мы подошли к одному селянину, пасшему на лугу коров. Разговорились... Наш новый знакомый Владимир Наумович Шульский оказался опытным охотником, хорошо знавшим местные леса и не пропускавшим без внимания зверей и птиц. Пригласив к себе домой и угостив “фирменным” деревенским блюдом - яичницей с салом, он показал нам свои трофеи: крупные лосиные рога, чучела глухаря и тетерева. Свой рассказ о встречах с кедровкой обстоятельно подтвердил цветным слайдом, изображающим эту птицу. В этой маленькой деревне, затерявшейся среди лесов и болот, совсем не было видно серых ворон, но зато с крыльца дома можно было наблюдать за парящим беркутом.

Ниже поселка Жарковского Межа становится шире и живописнее. Песчаные отмели с огромными валунами сменяются глубокими омутами. Лес то подступает к реке, то дает место пойменным луговым склонам. У деревни Плавенки большую опасность для плотогонов представлял порог “Ястреб”, но наша юркая надувная лодка легко справилась с этим препятствием.

В Верхневолжье найдется немного подобных Меже рек, где можно полюбоваться ярким зимородком, служащим своеобразным биологическим индикатором благополучия водной жизни. Для гнездования этой птицы необходимы песчаные береговые обрывы, где он выкапывает гнездовые норы; а для кормежки – чистые речные плесы, в которых, стремительно ныряя, добывает мелкую рыбешку.

День за днем наша лодка приближалась к устью Межи. Уже пройден поселок Ордынок, где в прошлом находился монастырь. Теперь о нем можно судить по двум зданиям из красного кирпича, в одном из которых размещалась, известная на весь район своим вкусным хлебом, пекарня. В Ордынке, судя по всему, была и большая пристань, от которой остался длинный ряд почерневших от времени свай.

Ближе к Смоленщине на реке становилось больше деревень. У последнего тверского села Сычево река резко меняет направление и замедляет течение под напором вод Западной Двины. Наше одиннадцатидневное плавание подходило к концу. В самом устье река оказалась перекрытой огромным затором из бревен, по которому двигались фигуры лесосплавщиков с длинными баграми в руках.

В месте слияния Межи и Западной Двины с высокого холма открывался живописный вид на речной простор. На этом месте приютилась маленькая деревня Дорожкино, из которой мы направились на станцию Старая Торопа. Этот поход принес новые интересные находки. Все контрастнее стала вырисовываться значимость болотных массивов в деле сохранения птиц. И это еще один дополнительный аргумент в защиту болот, помимо того что они служат природными регуляторами воды и углерода, местами произрастания ягодных и лекарственных растений.