Глава 1. НЕМНОГО ПРЕДЫСТОРИИ И СКУЧНЫХ РАССУЖДЕНИЙ

“Мысли свои не прячь,
Спрячешь, забудешь потом,
Куда положил!”
(Р. Гамзатов)

Жизнь каждого из нас в той или иной мере наполнена событиями. Одни из них, ярко вспыхнув, быстро гаснут, другие сохраняются в памяти на несколько лет, а потом превращаются в некие размытые символы, третьи же во всех своих деталях не дают нам покоя многие годы, если не всю жизнь. В большинстве таких памятных историй заложен поиск тайны, стремление открыть, постичь необычное в окружающем мире. Тайна не дает подолгу задерживаться дома, увлекает в дорогу, побуждает искать единомышленников, придает силы и энергию поискам, пока не будет найдено удовлетворительное объяснение увиденному.

Мне, в канун своего пятидесятилетия, было весьма непросто заставить себя изложить на бумаге одну историю, изменившую мою жизнь на многие годы. Возможно, мне так и не хватило бы терпения собрать воедино все разрозненные, многократно рассказанные, порой совершенно далекие по содержанию сведения, придавая им последовательность и смысл. Однако и молчать, отбросив все то, что годами беспрерывно волновало, тоже не хотелось, и я вновь и вновь заставлял себя садиться за письменный стол и браться за старые дневниковые записи.

Эти очерки не могли появиться на пустом месте. Они стали следствием моего образа жизни, избранного занятия. Вероятно, для этого имелись какие-то скрытые предпосылки, которые стали понятны лишь спустя годы. Теперь уже можно представить, как выстраивалась череда событий, неожиданно предопределивших необычную сферу моих интересов. Да и настолько ли случайны эти совпадения, если посвящаешь всю свою жизнь познанию живой природы?

Итак, с чего лучше начать, чтобы объяснить, почему одна история увлекла меня за тысячи километров от родных мест? Я родился под знаком Тельца, стихией которого, как известно, является земля, но при этом есть одно немаловажное обстоятельство – Тельцов следует искать не просто на земле, а недалеко от воды или у воды. Немного поразмыслив, этому выражению в моем случае можно найти следующее толкование. Действительно, я вырос на Тверской земле, среди каналов и шлюзов Вышневолоцкой водной системы, в окружении ожерелий голубых озер и рек.

Стоя у гранитной набережной в центре родного Вышнего Волочка, испытываешь странное, глубоко волнующее чувство. Вот на почерневшую сваю присела чайка. Ей невдомек, что в этом самом месте решается судьба бесчисленных капель воды, составляющих речной поток. Куда их увлекут течения? Если в Старо-Тверецкий канал, то струиться им в Тверцу и далее в Волгу навстречу Каспию, а если прямо, мимо торговых рядов и цнинского бейшлота – тогда в реку Мсту и в озеро Ильмень к древним новгородским стенам, откуда полноводный Волхов направит их в Ладогу, а там Нева и Балтика… И так повсюду на тверской земле решается судьба рожденных Валдаем вод!

Оглядываясь в прошлое, невольно замечаешь, что жизнь складывается каким-то странным непостижимым образом так, что ее ход уже не кажется столь случайным, а наоборот, становится последовательным, ведет к задуманному результату.

Моя тяга к живому проявилась в раннем возрасте. Хорошо помню, как мне, девятилетнему мальчишке, заглянувшему в окошко книжного фургона, стоявшего посреди базарной площади, попалась на глаза необычная книжка с изображением поднимающейся в небо журавлиной стаи.

- “Птицы нашего края”, - прочитал я на обложке.

- Это – для взрослых, - сказала мать, но, увидев мои умоляющие глаза, незамедлительно купила книгу. С этой работы Рюрика Львовича Беме и Александра Александровича Кузнецова и началось мое знакомство с птицами. К тому времени у меня уже было несколько книжек о природе, животных, путешествиях, но теперь к ним прибавилась еще одна, посвященная птицам, которых можно увидеть в родных местах в разные сезоны года. Эта книга, снабженная вкладкой цветных фотографий, стала моим путеводителем в мир птиц.

Мои первые наблюдения были записаны в 1972 году в тонкой ученической тетрадке, но с каждым последующим годом записей становилось все больше, а желание описать, зафиксировать увиденное постепенно превратилось в приятную привычку. И теперь эти по-детски наивные наброски стали лучшим средством освежить в памяти и осмыслить давно минувшие события.

Мои самые частые маршруты того времени проходили вдоль берегов Старо-Тверецкого канала у восточной, сильно заболоченной окраины города. Старый канал – это особое место, где исторические мотивы и красоты природы воспринимаются в неком единстве и с особой остротой. Согласно преданию, Петр I прошел пешком от реки Цны до истоков Тверцы и сам наметил трассу будущего канала, прорытого в начале ХVIII века.

Цепкая детская память накрепко впитала дух старины Тверецкой набережной, где рядом по-соседски стояли два больших двухэтажных дома моих родителей. На канал нас тянуло в любое время года. Летом он заполнялся прогулочными яликами и спортивными байдарками. Вскоре появились и моторные лодки, волны от которых всегда вызывали недовольство женщин, полоскавших с плотов белье. Каждый раз с замиранием сердца проносились мы на дядиной лодке сквозь узкий пролет “горбатого” моста, чтобы вырваться на широкую Цну. Зимой ледовая поверхность канала расчищалась под катки, а ближе к весне конные обозы тянули по нему глыбы голубого льда в погреба местного пивзавода.

Рыбная ловля на поплавочную удочку у меня долго не ладилась - наверное, не хватало терпения, и вскоре я освоил более интересный способ ужения при помощи блесны. Мой улов обычно состоял из нескольких окуней и линей, которых удавалось подцепить под железнодорожным мостом – “чугункой”. Для ловли приходилось усаживаться прямо под рельсами на одно из горизонтальных бревен. Вот маленькая мормышка с дождевым червем скрывается в свете солнечного зайчика в зеленоватой глубине… Резкий “кивок” резинового ниппеля на конце удочки указывал на драматизм ситуации. Через мгновение яркий полосатый окунь взлетает над водой и, ударившись о сваю, падает вниз, пронизывая все мое тело электрическим током. И все же рыба не должна была отвлекать от главного – приближающегося паровоза, наводящего ужас своим грохотом, потоками пара и кипятка, спускаемого по обыкновению посреди моста над моим рыбацким местом.

Чаще всего я приходил на канал с собакой – английским сеттером Чарли, без устали пробегавшим весь путь до Старо-Тверецкого шлюза по прибрежным топким болотам. Нас влекла сюда сизоватая гладь осоковых сплавин, населенная желтыми трясогузками и бекасами, непролазные ольшаники, переполняемые пением птиц в майские светлые ночи, выводки уток в зарослях рогоза.

К сожалению, с годами облик болот и канала изменился не в лучшую сторону, и повинны в этом сами люди. Болота как будто подменили. С осушением и промышленной застройкой открытые топи и тростники заросли кустами, стали везде проходимыми, наполнились мусором и нечистотами. Поднимающаяся ольховая поросль уже не в состоянии скрывать пестрые кучи консервных банок, бутылок, старой домашней утвари, отслужившей свой век мебели и велосипедов, свозимых в болото с тем расчетом, что в него позволено валить все что угодно, лишь бы побыстрее засыпать это “бросовое” место.

Все больше и больше мелеет и заболачивается старый канал. Гранитная облицовка его берегов в послевоенные годы была разобрана и отправлена на строительство московского метро, водная гладь затянулась тиной… Старо-Тверецкому каналу – одному из первых памятников гидроинженерного строительства России – давно требуется очистка и реставрация, но кто теперь возьмется за столь дорогостоящее мероприятие?

Вскоре мое внимание переключилось на горностая, прервавшего эти грустные мысли. Маленький проворный зверек выскочил из болота на железнодорожную насыпь, добежал до рельса и стал пристально разглядывать неподвижно застывшую собаку. Пауза была недолгой, через мгновение, скатившись вниз, зверек побежал прочь, мелькая между редкими стеблями сухого рогоза...

Река Тверца стала для меня и первым большим приключением во время сплава на плотах с группой московских школьников в 1974 и 1975 годах под руководством моего дяди. Эти первые речные походы послужили началом всех дальнейших странствий по Тверской земле.

Однако при всем моем интересе к живой природе избежать собственных сомнений не удалось. Порой мои искания принимали весьма странную форму. Незаметно настало время выбора. Как правильно выбрать вуз, в котором можно получить любимую специальность? Дело осложнялось одним моим очень “цепким” заблуждением, связанным с непониманием терминов “биология” и “зоология”. Непременно хотелось получить зоологическую специальность, но ее предлагали только два крупнейших российских университета: Московский и Ленинградский, поступить в которые из-за очень высокого конкурса было большой проблемой. Помогла встреча в 1974 году с моим дальним родственником, биологом-охотоведом Александром Григорьевичем Панкратьевым. Он особо отметил, что не столь важен вуз, сколько конкретный коллектив преподавателей, их опыт и научная специализация, которые вместе с собственным желанием учиться, интересом к будущей специальности и приведут к желаемой цели. Его слова полностью оправдались.

Годы моей учебы в Калининском университете на рубеже 1970 - 1980-х годов совпали с подъемом научного интереса к проблемам сохранения животного мира, спасения редких и исчезающих видов. Еще совсем новая по тому времени идея Красной книги только набирала силу, становилась очень популярной у студентов-биологов. Сам внешний вид этой солидной книги вызывал у нас душевный трепет и горячее желание заняться актуальным делом. Самым сильным побуждающим моментом было осознание того, что очень многие яркие и крупные представители животного мира стали по вине человека очень редкими, требующие безотлагательных мер спасения. Но как правильно применить собственные силы в этой работе, каким путем вести научный поиск? Хотелось найти новое, важное для своего края направление работ. Определяющим моментом в моем выборе области исследований стало знакомство с крупнейшими болотными массивами Тверской и сопредельных с ней областей. Жарковские, Пелецкие, Потаховские, Дерзкие, Великосельские, Полистовские и многие другие “мхи” стали последними “осколками” дикой природы в среднерусской полосе, где, по словам М.М. Пришвина “всегда себя чувствуешь так, будто человек на Земле еще и не начинался”. Так моя предопределенная звездами приуроченность к водам выразилось в стремлении изучать жизнь болот.

Не секрет, что натуралистов время от времени охватывает ностальгия по прошлому. Вот бы жить и путешествовать в эпоху, когда природа еще не испытала разрушительного пресса человеческой деятельности! Болота дают такой шанс, в них время словно приостанавливает свой ход. Облик болот по-настоящему естественен, в этом качестве им трудно найти аналог. В них с особой остротой ощущается уединенность от внешнего повседневного мира. Природные условия болот контрастны и экстремальны, а все живое подчиняется правилам полуводного существования на моховом субстрате. На болотах получают больше шансов для выживания виды северных широт, а обычные животные хотя и обитают здесь, но не достигают того обилия, как в окружающих лесах и лугах.

Много болот в Тверском крае, каждое из них обладает собственным неповторимым колоритом, и нужно было научиться выделять те из них, которые особенно ценны для охраны животных. Оказалось, что этому требованию наиболее соответствуют крупные верховые болота, широко распространенные в северо-западных областях России, на Валдае и прилегающих низменностях. Такие болота действительно напоминают по своей форме и отчетливым границам острова, с той лишь разницей, что их торфяное “тело” возвышается не над акваторией, а над окружающей сушей. Если взглянуть на них с высоты птичьего полета, то в глаза бросится сложная мозаика извилистых моховых гряд, мочажин, озерков, сизоватая гладь осоковых топей, а там, где из торфа выступают бугры минеральной почвы, возносятся купола дремучих ельников. В таком многообразии среды обитания сформировалась весьма специфическая и богатая птичья фауна, резко выделяющаяся среди прочих ландшафтов. И в этом заключается еще одно скрытое качество, сближающее болота с островами дикой природы.

Совершенно непохожие краски, простор и таинственность болотных пейзажей, сильно воздействуют на человеческое воображение. Они поражают натуралистов своей величественной первозданностью, неизведанностью, безлюдностью, лишь временами приоткрывая свои тайны самым упорным и настойчивым исследователям. Мир болот стал для меня первой тайной природы. Очень разные по своему облику и образу жизни птицы нашли свое последнее убежище на болотах. Среди них оказались не только типичные болотные жители – кулики, серые журавли, белые куропатки, но и “беженцы”, вытесненные человеком из других мест. На глухих озерах уцелели последние гнездовья чернозобых гагар, лесные острова среди болот облюбовали орлы-беркуты, черные аисты, бородатые неясыти и многие другие раритеты, которых мы и не рассчитывали уже встретить в природе. Такой “калейдоскоп” пернатых трудно встретить где-либо еще в среднерусских краях. Нашим пристрастием к болотам стало пристрастие к орлам! Но осознать в полной мере такое предназначение болот было нелегко. В обиходе чаще всего под болотом понимается любая лужа с лягушками. На самом же деле, болото – это сложный природный ландшафт, формирующийся тысячелетиями.

Болота – это места не для прогулок, они труднодоступны и надежно оберегают своих обитателей. Топи и мочажины, рои слепней в летнюю жару, постоянный страх заплутать в лабиринтах озерков и соснового криволесья спасают болотную живность от вездесущего человеческого любопытства. Знакомство с болотами стало для нас серьезной школой экспедиционной подготовки, и тем дороже и памятнее становились результаты изысканий, проведенных в них. Годы поисков не прошли даром, они научили многому, позволили обрести первые, скромные, но по-настоящему новые результаты, добытые упорным трудом.

Болота, несомненно, представляют собой ландшафты, обладающими некой “накопленной духовностью”. Оценить и измерить каким-то образом этот вдохновляющий потенциал болот нелегко. Он неисчерпаем и “эксплуатируется” каждым человеком по-своему. В нем особенно полно находит свое выражение стремление городского жителя соприкоснуться с загадочным миром дикой природы. Так или иначе, наша скрытая в глубине души любовь к странствиям была реализована и наполнена смыслом через поиски редких птиц Верхневолжья.

Болотные птицы настолько увлекли меня, что ни последовавшие затем экспедиции на дагестанское побережье Каспия, ни знакомство с отрогами Тянь-Шаня в Чаткальском заповеднике, ни таежные дали на восточном участке БАМа не смогли изменить мой выбор.

Перелистывая пухлые стопки потрепанных полевых дневников – единственных моих “трофеев”, вспоминаю многих и многих энтузиастов-любителей природы. Помимо своих личных наблюдений и услуг в качестве проводников, эти люди давали нам приют, помогали транспортом и едой. Не имея возможности хотя бы кратко поблагодарить каждого из своих товарищей индивидуально, всем им выражаю глубокую признательность за помощь. Особые слова признания хочется выразить моему другу и соратнику Дмитрию Керданову, с которым мы вместе делили все тяготы полевой жизни.